В Ташкенте завершается Международный фестиваль балета, организованный Фондом развития культуры и искусства Узбекистана.
Одной из самых ярких и щедрых страниц фестиваля стали выступления Санкт-Петербургского Государственного Академического Театра Балета Бориса Эйфмана.
Это не первая встреча ташкентцев с прославленным театром. В предыдущий раз публика рукоплескала «Анне Карениной» и «Родену». Очередной фестиваль подарил незабываемые впечатления от балетных спектаклей «Евгений Онегин» и «Эффект Пигмалиона».
Такие знакомые по литературным названиям герои — и совершенно новые мысли, чувства и впечатления… Истинный катарсис от встречи с высочайшими творениями современного хореографического искусства!
И хотя сам Борис Эйфман не смог приехать на фестиваль, «потрясающий театральный волшебник», как называют зрители и критики выдающегося хореографа современности, не отказал нашему изданию в виртуальной беседе. И мы с благодарностью представляем её вниманию читателей.
—Борис Яковлевич, вас называют неутомимым исследователем души. (Невольно вспомнились лермонтовские строки: «А душу можно ль рассказать?»). Как вы сами определяете свой творческий метод?
-Прежде всего, хотел бы поблагодарить Ташкент за теплый прием, оказанный нашей труппе. У вас потрясающий зритель – невероятно отзывчивый, жаждущий высокого искусства и умеющий тонко понимать его. Международный балетный фестиваль реализует важнейшую культурную и просветительскую миссию. Он позволяет как можно большему числу людей приобщиться к миру танца и по-настоящему полюбить его. Искренне желаю организаторам фестиваля – Фонду развития культуры и искусства Узбекистана – успехов и удачи.
Понятие метода, мне кажется, более применимо для сферы науки, нежели для искусства. Что такое метод? Определенный алгоритм, четко прописанная последовательность действий. Но творчество не программируется, не подчиняется шаблонам и схемам. Если бы было иначе, то я, ставя новый балет, экономил бы массу времени и сил, а не шел бы каждый день в репетиционный зал, как на Голгофу. Хореограф – не ученый-физик. Никакие лаборатории и теоретические знания не помогут ему гарантированно получить нужный художественный результат и сочинить спектакль. Скорее, я готов сравнить свою работу с тем, чем в древности занимались шаманы.
В чем состоит призвание хореографа? Упорядочивать окружающий нас тотальный хаос движений, создавая из него балетные спектакли. Причем под спектаклем я имею в виду не произвольный набор абстрактных пластических элементов с музыкальным сопровождением, а цельную и гармоничную конструкцию, обладающую продуманной драматургией и серьезным философским содержанием. А еще (и это, пожалуй, главное) – особой эмоциональной энергией, заражающей зрителей, помогающей им приблизиться к катарсису.
—Нередко вы воплощаете в балете известную литературную классику. Воспринимая «Евгения Онегина», зрители невольно проговаривают про себя заученные со школьной скамьи пушкинские строки. Была ли у вас надежда, что танец пробудит в памяти публики знакомые сюжеты и тексты, и это поможет восприятию балета?
-Я не занимаюсь танцевальным иллюстрированием литературы, не делаю хореографические подстрочники. Моя задача – не пересказать хрестоматийный сюжет, а передать в пластике эмоции и размышления, рождающиеся при соприкосновении с гениальными текстами. Спектакли, поставленные мною по великим книгам, представляют собой самодостаточные художественные явления, плод творческого синтеза литературы и танца.
—Если Морис Бежар превращал в танец крупные музыкальные формы, то вы «переводите» книги. Как рождается их музыкальное звучание, то есть как подбирается (или пишется) музыка?
-Даже в «литературных» балетах музыка имеет едва ли не большее значение для меня, чем текст первоисточника. Именно она вдохновляет и ведет хореографа, провоцирует на поиск пластических решений. Выбор композитора, способного стать соавтором спектакля, – ответственный и очень трудный шаг.
Приступая к новой постановке, я прослушиваю огромное количество музыки. Плаваю в ней, как в бескрайнем океане, мечтая о спасительном береге… И лишь когда нужные произведения найдены и музыкальная партитура балета составлена, я могу с уверенностью сказать: будущий спектакль обрел драматургические очертания. Критерий при выборе композиторов один: их сочинения должны давать мне необходимый созидательный импульс.
—Можно ли сказать, что вы переводите литературные произведения на иной язык — чувственный язык танца? Или они служат лишь точкой опоры и Вам удаётся перевернуть созданный писателями мир? Насколько вы чувствуете себя свободным в интерпретации литературы?
-Я стремлюсь не перевернуть художественный мир писателя, а максимально глубоко погрузиться в него. Обнаружить и передать то, что скрыто между строк и может быть осмыслено и выражено лишь с помощью хореографического искусства. Язык танца позволяет открывать неизвестное в известном. Он дает хореографу уникальный исследовательский инструментарий, возможности которого практически безграничны.
Слово несовершенно. Далеко не все удается описать или донести с его помощью. Поэтому у многих крупных авторов наиболее интересные идеи зачастую находятся как бы по ту сторону текста. Привилегия хореографа – проникать в это особое измерение.
—Неоклассика… Чего в Вас и Вашем Театре больше: классики или нео? И как определить меру, гармонию в их сочетании?
-Позвольте мне не заниматься препарированием своего искусства и поиском для него красивых терминов. Пусть это делают критики. Как творец я ответственен лишь за максимально точное и талантливое воплощение переполняющих меня художественных идей. Все прочее – суета сует.
—Ваши балеты — квинтэссенция эстетики, красоты: в музыке, сценографии, хореографии. Вы желаете спасти мир этой красотой?
-Не дерзну считать себя мессией. Я – художник, которому при рождении Всевышний ниспослал дар сочинять хореографию. Мое призвание – всячески стараться реализовать его, невзирая на многочисленные трудности. Ведь талант – не только награда, но и довольно тяжкая ноша, испытание длиною в жизнь. Если мое искусство сможет хоть как-то внутренне преобразить людей, с ним соприкоснувшихся, я буду счастлив.
Мы действительно часто повторяем фразу «Красота спасет мир». Но о какой именно красоте идет речь? Красота поверхностная, внешняя – обманчива и тленна. Мир – и человека – сможет спасти лишь красота бессмертной души.
– Оправдан ли на сцене шок? В костюмах или их отсутствии и прочих атрибутах?
-Я не мыслю в таких категориях, как «шок» или «провокация». Мне подобное абсолютно чуждо. Конечно, сегодня есть режиссеры, стремящиеся за счет скандалов и эпатажа сделать себя имя. Все это, на мой взгляд, имеет отношение, скорее, к рекламе и рынку – и никак не к искусству.
На наших спектаклях зрители испытывают мощнейшее эмоциональное потрясение. Однако речь не о состоянии ступора или чувстве отторжения, а о тех возвышенных переживаниях, которые питают человека и помогают ему духовно очиститься.
—Чего больше в артисте балета — чувственного или духовного? Что сложнее пробудить и выразить в хореографии?
-Чувственность сама по себе, оторванная от внутреннего содержания человека, мне как хореографу малоинтересна. Эротизм в моих спектаклях – не безжизненная механика, а магический синтез мужского и женского начал, единение не только плотское, но и метафизическое. Да, я работаю с телами артистов – подобно тому, как скульптор работает с мрамором и глиной. Но исследую тайны души, а не плоти.
—Современный балет – каким видится он сегодня и в будущем? Какие у вас планы и надежды на ближайшие сезоны?
-В следующем сезоне наш театр выпустит спектакль по роману Достоевского «Преступление и наказание». Сейчас, когда труппа не на гастролях, мы постоянно работаем над ним. Вообще, мои планы расписаны на годы вперед, но рассказываю я о них всегда очень осторожно.
Если же говорить о будущем современного балета, то мне хотелось бы одного: чтобы он преодолел наконец ту стагнацию, в которой уже давно находится хореографический мир, и сделал решительный шаг в третье тысячелетие.
Деятели искусства танца должны искать и осваивать новые пути развития. Не клонировать образцы модерна и хореографической абстракции, а создавать подлинный пластический язык XXI века. Нельзя бесконечно жить прошлым.
Беседовала Тамара Санаева.
Фото пресс-службы Бориса Эйфмана
