Триумф и трагедия Алексея Куропаткина
Из цикла Туркестанские генерал-губернаторы
Мартовские иды генерала Куропаткина
“Мне, старому служаке, — записал Куропаткин в дневнике 6 марта 1917 года, — хотя и глубоко сочувствующему новому строю жизни России, все же было бы непосильно изменить присяге, но, конечно, мое решение касалось бы только меня лично, войскам же и населению надлежало признать новое правительство даже и в том случае, если бы царская власть была бы свергнута насильственным путем. Ныне я могу с спокойною совестью работать на пользу родины, пока то будет соответствовать видам нового правительства”.
Тотчас после получения известий из Петрограда, генерал-губернатор Куропаткин издаёт приказ о переходе подчинённого ему края к новому статусу, как к части демократической России. Приказ начинался следующими словами: “Признать прежнее правительство виновным в создавшейся в России внутренней разрухе. Государственная Дума, в лице избранного из её состава Исполнительного Совета 27 февраля сего года взяла управление страной в свои руки в целях восстановления Государственного и общественного порядка и напряжения всех усилий России к обеспечению победы над нашим внешним врагом”. Затем на Соборной площади Ташкента, перед торжественно построенными гарнизоном, военным училищем, школой прапорщиков, старшим классом кадетского корпуса и несколькими тысячами русского и туземного населения, туркестанский генерал-губернатор произнёс речь, зачитал манифест об отречении императора и свой приказ. После чего “потребовал торжественного обещания по трем пунктам: обещание повиноваться новому правительству свободной России; положить все силы, средства и даже жизнь для достижения полной победы на фронте и поддерживать везде и всегда полный порядок и стоять за него. В ответ по Соборной площади прокатилось троекратное “обещаем”. После Куропаткина с речью выступил городской голова Малицкий. В ней он назвал бывшее правительство изменниками и провозгласил здравицу за начальника края.
“Чувствую себя помолодевшим, записал в эти дни Куропаткин, — и, ловя себя на радостном настроении, несколько смущаюсь: точно и неприлично генерал-адъютанту так радоваться революционному движению и перевороту. Но так плохо жилось всему русскому народу; до такой разрухи дошли правительственные слои, так стал непонятен и ненавистен государь, что взрыв стал неизбежен. Ликую потому, что без переворота являлась большая опасность, что мы были бы разбиты, и тогда страшная резня внутри страны стала бы неизбежна. Теперь только бы удалось восстановить всюду дисциплину в войсках, только бы политическая горячка не охватила войска действующей армии; победа, глубоко уверен в том, нам обеспечена”.
В середине марта военный и морской министр нового правительства А. И. Гучков прислал Куропаткину очень теплую депешу, одобряющую все действия начальника края. “Уверен, что благодаря глубокому знанию края, заслуженной популярности, в нужных случаях ваш умудренный опытом такт укажет вам путь” – было отмечено в телеграмме. Там же сообщалось, что в Ташкент направляется комиссар Временного Правительства, князь Васильчиков. Уведомляя об этом, военный министр подчеркнул, что направляемый в Туркестан комиссар будет работать вместе с Куропаткиным, а не заменять его. Впрочем, Васильчиков так и не приехал, поскольку события произошедшие вскоре в Ташкенте, сделали его поездку бессмысленной.
Главной задачей в этих условиях, считал Алексей Николаевич, недопущение насилия в крае. В своём дневнике он записывает: “Сдерживаю до сих пор население Ташкента от всяких опаcных выступлений. Сдерживаю и весь край. Пока нигде не пролито крови, но обстановка до сих пор тревожная. Главная причина: многовластие на Руси. […] Целый месяц я боролся, чтобы провести новый строй свободной России без потрясений, без пролития крови и добился больших результатов: в пяти областях Туркестанского края не было пролито ни капли крови за весь март месяц”. Март оказался последним месяцем губернаторства Алексея Николаевича.
В Петрограде установилось двоевластие: наряду с Комитетом министров осуществлял властную деятельность самопровозглашённый Совет Рабочих и Солдатских Депутатов, возглавляемый членом партии меньшевиков Н. С. Чхеидзе. По сути это было второе правительство, контролирующее телеграф и передающее приказы в том числе и в Ташкент, где также была создана параллельная власть. Едва лишь новость об отречении Николая II была получена в Ташкенте, началось политическое брожение. 2 марта рабочие-железнодорожники, создали свой Совет, который в свою очередь на следующий день организовал Ташкентский Совет рабочих депутатов. На созванном Ташкентской городской думой собрании всех общественных организаций был избран исполнительный комитет из 19 членов под председательством Владимира Петровича Наливкина, известнейшего туркестанского деятеля — участника Среднеазиатских походов, этнографа и исследователя Средней Азии, автора первых русско-узбекских словарей.
Вероятно, это был наилучший выбор, Наливкин отлично знал местное общество, знал и языки, и культуру, пользовался хорошей репутацией как в русской, так и в мусульманской частях города, Февральскую революцию, Владимир Петрович, встретил восторженно, полагая, что её дальнейшее развитие пойдёт бескровным путём и даст мощный толчок повышению уровня жизни и образовательного уровня народа, и, в конечном итоге, образованию социал-демократической республики в России. Забегая вперёд, скажем, что 19 июля 1917 года Наливкин был назначен председателем Туркестанского комитета Временного правительства и командующим войсками Туркестанского военного округа, по сути сменив Куропаткина, и получив всю полноту исполнительной власти в крае. После Октябрьского переворота Наливкин, у которого были серьёзные разногласия с большевиками, переходит на нелегальное положение и 20 января 1918 года кончает жизнь самоубийством, написав в предсмертной записке, что просит никого не винить в его смерти и объясняя своё решение так: “Я не могу согласиться с тем, что делается, но быть врагом народа тоже не хочу и ухожу из Жизни”.
Но вернёмся в ташкентский март 1917 года. В последующие несколько недель установившееся в Ташкенте двоевластие было, по “принципу домино”, повторено во всех городах Туркестана. И именно представители этой новой, самопровозглашённой власти объявили 31 марта Куропаткина арестованным, правда, в тюрьму сажать не стали, оставили под домашним арестом.
Вместе с Куропаткиным этой участи подверглись начальник штаба округа генерал-майор Н. Н. Сивере – “кристальный человек”, как охарактеризовал его Алексей Николаевич, и генерал М. Р. Ерофеев. Командующим войсками Туркестанского военного округа назначается комендант Ташкента полковник Черкесс. Руководил арестом и дальнейшим следствием, ташкентский юрист в 1916 году отправленный в солдаты за хранение оружия, а затем дезертировавший Г. И. Бройдо. Впоследствии Бройдо дослужился до первого секретаря компартии Таджикистана. Понятно, что подоплекой ареста начальника края была узурпация власти. Однако, нужно было соблюсти хотя бы видимость законности и повод нашёлся. Куропаткину было предъявлено обвинение, ни много ни мало, как в вооружении русских поселенцев с целью препятствования революционным процессам. Очевидно, именно так было охарактеризовано восстание в Туркестане 1916 года. Всё дело было высосано из пальца. Как пишет Куропаткин в дневнике: “Ни каких документов не смотрели. Решение было составлено заранее. Разумные члены Исполнительного Комитета противились этому решению, видели значительную часть документов, убедились в полной основательности сделанных распоряжений, но ничего сделать не могли: революционная волна докатилась и до меня”.
Советский историк М. Н. Покровский, опубликовавший в “Красном архиве”, дневники Куропаткина, откровенно, в духе большевистской логики пишет об этом деле: «Нет оснований думать, что Куропаткин за 5 месяцев до Корнилова замышлял контрреволюционное восстание. Но он до такой степени не понимал происходящего, что уже одно это, при наличии его во главе Края, грозило неисчислимыми бедами. Ташкентский Совет Солдатских Депутатов был тысячу раз прав, независимо от формальной правильности или неправильности выдвинутого против Куропаткина обвинения, когда он решил изолировать усмирителя революции 1916 года…».
На самом деле история с вооружением поселенцев была следующей. Вследствие недостатка оружия в действующей армии военное министерство потребовало в 1915 году реквизировать все ружья, находящиеся на руках у населения, которых в Туркестанском крае оказалось 18 тысяч единиц. После кровавого мятежа, и население и администрация края усиленно просили о возвращении ружей. Однако, взять их было негде. Лишь в конце 1916-го, начале 1917-го года удалось вернуть 8 тысяч ружей. Куропаткин, опасаясь, что русские колонисты начнут мстить за своих погибших, приказал выдать одну винтовку на 10 дворов, — только для обороны. Последнее распоряжение по этому вопросу было издано генерал-губернатором 2 февраля 1917 года. Между тем костёр мятежа ещё полностью не погас, продолжал тлеть. Тревожные сведения поступали в начале года из Самаркандской и Семиреченской областей, из Пржевальского уезда, где ещё можно было опасаться серьёзных беспорядков. По Закаспийской области были донесения о сборе иомудов на колодцах Ортокуя между
Хивой и Закаспийской областью. Куропаткин получил тревожные сведения и из Ферганы. Начальник гарнизона Полонский прислал нарочного хорунжего Александрова с донесением, что со стороны Афганистана, через Дарваз и Кулеб, афганцы собираются вторгнуться в Фергану, и просил присылки войск и Пушкинской дружины ополчения, которое также необходимо было вооружить.
И вот при такой непростой обстановке, по мнению солдатских депутатов, надо было оставить русское население без охраны. Самое смешное, что примерно в это же время в Ташкент пришла депеша из Пензы от Совета Солдатских Депутатов, подписанная его председателем Капыловым. В ней сообщалось, что до них дошли слухи о готовящемся нападении киргизов на русских поселенцев, и по полномочию находящихся в их полку семиреченцев и сыр-дарьинцев, спрашивалось какие приняты меры к защите русских?
Но, никакие доводы революционное следствие в расчёт не принимало. Бройдо заявил: «Куропаткину было всё равно, в чьи руки попадут эти ружья, русские или туземные, лишь бы они начали стрелять». Тогда Алексей Николаевич потребовал открытого судебного разбирательства. К началу апреля Куропаткин подготовил обвинительную записку с приложениями документов, один экземпляр которой он послал прокурору Меллеру, другой Черкессу – для Исполнительного Комитета и попросил рассмотреть в печати своё дело и признать ошибочность возведения на него обвинения: “в провокаторстве международной розни”. И неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы 3 апреля не пришла от Временного правительства депеша с приказом не препятствовать отъезду Куропаткина в Петроград и Алексей Николаевич незамедлительно отправляется в столицу бывшей империи. Больше в Туркестан он не вернётся.
Продолжение следует
На заставке: Коллаж из альбома “Революция в Средней Азии в образах и картинах”. Ташкент, 1928 г.
В.ФЕТИСОВ
