В нашей стране указ об амнистии публикуют ежегодно. Это стало традицией. Урки ждут его с нетерпением и, читая документ, балдеют от ласкающих слух выражений «… сократить срок на треть, смягчить наказание, уголовные дела прекратить …». В тюрьме люди крепят газету на видное место, теперь она для них знамя грядущей свободы.
Такая всеохватная церемония сотне моих коллег не нравится, им тотальный выход зэков на волю не по душе, поэтому в день оглашения указа между его сторонниками и противниками идёт непримиримый спор. Дискутировать я не мешаю, но свою позицию изложил: амнистия нужна, а применительно к женщинам — обязательна.
Все мы вольны иметь личное мнение, этого права нас никто не лишал, главнее другое: оно не должно сказаться на отношении милиции к человеку, вернувшемуся из исправительного лагеря.
Темп освобождения людей из колонии я мониторю, сидя в кабинете, ведь амнистированный, приехав домой, через день идёт в уголовный розыск сам, добровольно. Увильнуть от нас бывший зэк не может — его нигде не пропишут, пока мы не сделаем метку, что он милицию посетил.
Я записываю анкетные данные человека, слушаю его планы на год, интересуюсь лагерным бытием, после чего визирую специальный формуляр, и сдаю этот документ паспортистам. Вся процедура занимает минут десять.
Треть амнистированных я не знаю, они совершали преступления в другом районе, но большая часть публики когда-то всё же в моём кабинете «гостила». В таком случае наш диалог растягивается, нам есть что вспомнить, а мне, кроме того, ещё и услышать свежую информацию о местах заключения, лидерах уголовного мира, канале поступления наркоты в темницы.
Одна такая беседа длилась час.
В мой кабинет вошла женщина и негромко сказала:
— Моя фамилия Федяева …
Я автоматически указал ей на стул:
— Садись.
— Моя фамилия Федяева, — повторила она, — вы меня помните?
— Нет, — бросил я, — хотя …
Я дочитал какие-то бумаги, рассмотрел женщину и едва не ахнул:
— Ты… Инга?
— Да.
— Узнать тебя немыслимо! Ты тянула срок или пухла на курорте?
Федяева захохотала:
— А вот мои соседи не верят, что Инга вновь живёт с ними на одной лестничной площадке.
— Они, ясное дело, удивлены, ведь тебя арестовали полуживую. Сколько лет с тех пор минуло?
— Пять …
Эту личность я не забыл: летом 1991 года в квартире Инги мы обнаружили труп её мужа, который умер от передозировки наркотой. Диагноз судмедэксперт подтвердил, но прокурор возбуждать уголовное дело не стал. Однако Инга нарекла себя убийцей и призналась, что лишила благоверного жизни сознательно — ввела ему семикратную дозу ханки. На вопрос «Зачем?» — деваха растолковала нам какую-то теорию санации. Её смысл заключался в поиске уединённого места, помещения, куда доступа наркоте не будет. Такой цитаделью Федяева считала городскую тюрьму, в ней она хотела перенести ломоту и соскочить с иглы навсегда. Эта нелепая идея привела её к совершению убийства мужа, снабжавшего семью опием.
В тюрьме Ингу обследовал фельдшер. Он заполнил спецкарту арестанта и прямолинейно выдал: «Ханка сожрала весь иммунный резерв твоего тела. Через месяц ты отдашь Богу душу». Но вопреки прогнозам она лютые испытания сдюжила. Сейчас я глядел на розовые щёки этой женщины и дивился неиссякаемой возможности человека.
Меня интересовали этапы реанимации Инги:
— Ты не только выжила, но и завязала с дурью. Напряг был сильный?
— Ломка не отступала год, — Федяева аж прищурилась, — кричать от боли в тюрьме нельзя, там за малейший писк лупят немилосердно. Однако жуткие побои действовали на меня исцеляюще — после них я теряла сознание, и в таком состоянии переносила внутричерепные судороги … Чуть вольнее стало в колонии: я нарушала режим спецом, чтобы попасть в ледяной карцер, в его стенах никто не мешал мне выть и долбить головой пол.
— Есть ли в зоне ханка, был ли момент, когда ты хотела уколоться вновь?
— Лагерь забит наркотой: марихуана, гера, таблетки. Меня порывало купить дозу, но я себя вовремя останавливала.
— Можно перейти на более лёгкий дурман. Например, Германия использует метадон – синтетический опий. Он снимает зависимость этапами.
— Да какой метадон! Во-первых, — Инга загнула палец, — его наша страна не производит; второе, я это знаю по собственному опыту, любой вид наркоты деградирует человека. Нет, и ещё раз нет! Царь природы может сам плюнуть на зелье. Тут нужна лишь воля и место для уединения.
— Место ты уже огласила — тюрьма. Она тебя не разочаровала?
— Скажу честно: там броня мощная, однако сквозь неё виден опий.
Я глянул на ходики:
— Тебя нам нет смысла контролировать. В добрый час!
Инга спрятала подписанный мной бланк:
— Храни вас Бог, — и сунула мне свою ладонь.
Георгий Лахтер (Мирвали Гулямов)
Ташкент — январь, 1996 год
