Александр Файнберг: Стихотворение из детства

Великий русский поэт и писатель Александр Сергеевич Пушкин, 225-летие которого торжественно отмечается 6 июня 2024 года, входит в нашу жизнь в детстве и остаётся в ней навсегда. Сопутствовал дивный гений русской литературы и творчеству ташкентского поэта Александра Файнберга, оставившего эссе, в котором оживают великие имена мировой поэзии и поднимаются вечные пушкинские вопросы.

И Пушкин nадает в голубоватый
Колючий снег…

Мама читает мне эти стихи, стоя у старенькой голландской печки. За окном – переулок с кирпичным тротуаром и кривой грунтовой дорогой. Ее выбоины упираются в булыжную мостовую улицы Жуковского. Там угрюмые женщины меняют зимние пальто на свежие буханки черного хлеба. Самодельные самокаты мальчишек, стуча подшипниками по кирпичной кладке, обгоняют деревянные тележки инвалидов. А чуть дальше – двор за дощатыми воротами. Там еще не растаяло в воздухе эхо шагов неведомой мне женщины по фамилии Ахматова. Мама говорила, что когда-то в Ленинграде Ахматова писала стихи о печальной любви. Но стихотворение, которое читает мама, сочинила не она.

…Он знает – Здесь конец…
Недаром в кровь его влетел
крылатый,
Безжалостный и жалящий свинец.

Позднее прочел я и другие стихи Эдуарда Багрицкого. И чудо строк Анны Ахматовой тоже не миновало меня.
Вообще русская поэзия была добра к родившимся перед войной. Всю свою любовь с мужеством и нежностью, весь свой гнев с тоской и яростью, все свое жизнелюбие и фатальный трагизм она явила нам в те годы, когда бездуховный слепой псевдопатриотизм сдал свои позиции, а бездуховный зрячий цинизм находился еще в зачаточном состоянии. Время восстанавливало справедливость. Оно возвращало народу его настоящих поэтов. И казалось, что Сергей Есенин и Марина Цветаева, Борис Корнилов и Павел Васильев, – все, кто живыми вставал из пепла, опрокидывая в Лету груды ложных поэтических ценностей, бросили нам поразительный по своей простоте и ясности клич: вперед к Пушкину!

…Кровь на рубахе… Полость меховая
Откинута. Полозья дребезжат.
Леса, и снег, и скука путевая,
Возок уносится назад, назад.

Классики бессмертны оттого, что живы их герои. И когда читаешь стихи Пушкина о черни, то понимаешь, что и она, увы, жива. Не однажды автор этих строк встречал молодых красавцев суперменов, для которых стихи, даже стихи самого Пушкина, – не более, чем «стишки». Но до чего ж смешно становилось, когда все их суперменство улетучивалось перед теми, от кого зависело их материальное благополучие.

Отсутствие духовности восполняется жаждой обогащения любыми способами, состязательностью в том, кто кого обойдет в гонке за сомнительной карьерой. Это ли не чернь? И не удивительно, если кто-нибудь из таких молодцев скажет о бессмертной песне поэта: «Какая польза нам от ней?»

А как назвать тех, кто не достоин власти, но рвется к ней? Кто они, в корысти своей уничтожившие гениального Вавилова? Как величать трусоватых издателей, от которых зависело признание Высоцкого при его жизни? Какого клейма достойны те, кто от зависти или недомыслия встает преградой между трудовым народом и его талантливыми инженерами, изобретателям и, художниками?
Как их назвать? Спросите у Пушкина.

…Он дремлет, Пушкин. Вспоминает
снова
То, что влюбленному забыть
нельзя, —
Рассыпанные кудри Гончаровой
И тихие, медовые глаза.

Велик Пушкин и в любви к женщине.

А посему что, кроме брезгливости, могут вызвать окололитературные исследования, до сих пор назойливо вникающие в тайны взаимоотношений поэта с прекрасной для него Гончаровой? Думается, что люди, занимающиеся этим, ничем не отличаются от молодых, да и зрелых, хвастунов, которые на каждом углу кричат о своих подлинных и мнимых любовных победах.

В наше время, как, собственно, и во все времена, мало сердец любящих. Это может быть и от бедности души, и от того, что не встретилась в жизни та единственная, которая предназначена только этому сердцу. Может быть… Только все равно редкое это явление: встретить мужчину, который мог бы, как о своих, сказать о пушкинских чувствах при взгляде на женщину:

Глазами следовать за ней и в тишине
Благословлять ее на радость и на
счастье.

Ну как и здесь не воскликнуть: вперед к Пушкину!

…Случайный ветер не разгонит скуку,
В пустынной хвое замирает край…
…Наемника безжалостную руку
Наводит на поэта Николай!
Он здесь, жандарм! Он из-за хвои
леса
Следит упорно, взведены ль курки,
Глядят на узкий пистолет Дантеса
Его тупые скользкие зрачки.

Пистолетом Дантеса русский царь выстрелил в русского поэта. Фашисты вели артобстрелы по зажатому в блокадное кольцо городу Пушкина. Пусть любой бросит в меня камень, если эта параллель неправомерна. Сколько бед и страданий надo народу вынести, чтобы родился в нем человек, вобравший в себя все богатство его души! И если мы говорим·– где жгут книги, там жгут людей, то справедливо можно продолжить: где стреляют в поэта, там стреляют в народ. И дальше – кто смеется над поэтом, тот смеется над народом, кто подделывается под поэта, тот подделывается под народ, кто любит и бережет своего поэта, тот любит и бережет свой народ.

…И мне ли, выученному, как надо
Писать стихи и из винтовки бить,
Певца убийцам не найти награду,
За кровь пролитую не отомстить?
Я мстил за Пушкина под Перекопом
Я Пушкина через Урал пронес,
Я с Пушкиным шатался по окопам,
Покрытый вшами, голоден и бос

Прав Багрицкий. Месть за униженный народ была и местью царизму за Пушкина… Но история ничему не учит владык и диктаторов. Испанский национальный поэт Федерико Гарсиа Лорка был убит фалангистами генерала Франко. Генерала-диктатора нет, и память о нем тает безвозвратно, а стихи и песни Лорки живут в сердце любого испанца.
Иногда задумываюсь: а вдруг убийцы догадываются, что поэты – бессмертны, а они – нет? Может быть, поэтому они хотят за свою короткую жизнь упиться славою? Возможно. Но и тут во всей своей правоте является мысль, что эти рвущиеся к известности индивидуумы не отличают славы от позора. Деяния их покрывает презренная зола забвения. А строки поэта врываются в души людей.

…И сердце колотилось безотчетно,
И вольный пламень в сердце закипал,
И в свисте пуль, за песней
пулеметной,
Я вдохновенно Пушкина читал.

Эти стихи я запомнил со слов мамы, когда она читала их, стоя у старенькой голландской печки. Печки этой уже нет. Дом снесли через восемнадцать лет после смерти мамы. Но и сегодня я слышу ее голос:

…Идут года дорогой неуклонной,
Клокочет в сердце песенный порыв.
Цветет весна – и Пушкин
отомщенный
Все так же сладостно вольнолюбив.

Из архива семьи Александра Файнберга

Подготовила Тамара Санаева