Юбилейный 45 сезон в “Ильхоме”, несмотря на трудности, продолжает радовать зрителей премьерами и событиями. С февраля в репертуаре новый спектакль — «Сын». Один из тех, про которые говорят друг другу «смотреть тяжело, но сходи обязательно». С которых хочется сбежать, но в конце зрители аплодируют стоя.
В сюжете трудно найти что-то новое. Все тексты из разряда «где-то я это уже слышал». Персонажи узнаваемы. Сюжет катится по предсказуемым рельсам. Но уже с первых минут происходящего на сцене зрителя засасывает в воронку безысходности.
Пьер, успешный мужчина средних лет, ушел от жены Анны к молодой красавице Софии. Все новое и на этот раз настоящее: семья, ребенок, любовь. Анна уже приняла как факт, что чувства мужа умерли, но ещё пытается нащупать пульс через общую заботу об их сыне, подростке Николя.
Особо удачно в этом контексте подобран основной сценический атрибут: полиэтилен, материал, который так хорошо подходит и для упаковки новой жизни, и для выдачи покойников.
Николя “разрезан напополам”: одновременно воспринимает отца как предателя, и в то же время тянется к нему так, как тянутся к родителям за утешением травмированные дети. Бросаясь к отцу в объятья, ищет у него защиты от боли, причиненной им же.
Сын просит разрешения пожить с отцом и его новой семьей. Оказавшись в новом доме, ищет способ вернуть стабильность. Ему нужно сделать хоть что-то: обозначить виноватых или оправдать, выплеснуть в лицо отца претензии или вернуть его любовь, очаровать его женщину или осудить ее, навести бардак в идиллическом мире, или помочь в его укреплении. Неважно, что, лишь бы хоть как-то сработало.
Все безуспешно: отец раз за разом наряжает Николя в костюмчик “любимого мальчика, который переживает сложные времена”. У него лишь две задачи: не быть похожим на своего отца, но сына сделать своей копией. Проблемы Николя для него — это “период, который скоро пройдет”. То, что Николя сломало его предательство, он не осознает: отгораживается фальшивым оптимизмом, читает нотации как по нотам и даже отцовские истерики у него «по стандартам».
Мачеха-разлучница тоже неуязвима: хоть ее и подкашивает ситуация, она цепко держит в руках свою семью. Не спешит вешать на себя вину, не поддается на провокации. И тоже умело раз за разом наряжает Николя в робу “трудного и странного подростка, который в ее жизни лишь временное явление. Николя для нее — это тоже период, который скоро пройдет”. Она уже устранила жену, дело за малым.
Мать от горя разваливается на части и теряет опоры, придя в негодность и как женщина, и как мать и как человек. Если бы Николя был ее маленьким мальчиком, она бы ещё собралась ради него. Но и ребенка рядом с ней нет: ее сын это неуправляемый чужой человек, он прогуливает школу, он не улыбается, как раньше, она не знает, что с ним делать и что ему говорить и она боится его. Это ее нужно спасать, понимать и жалеть, но муж не спешит, а у Николя на это нет сил, он еще не готов становиться самым взрослым в этой семье.
Николя летит во внутреннюю пропасть, хватаясь за все подряд, ни в чем и ни в ком не находя спасения. Безуспешно испробовав все «взрослые» решения, он находит только один способ: он сможет победить отца, если навсегда останется ребенком.
Режиссер Юрий Бутусов, ставя драму в РАМТе, охарактеризовал ее как «пьесу о Гамлете в каждом из нас». Трудно сравнивать. Разве, что если через цитату критика В.Г. Белинского: “Идея Гамлета: слабость воли, но только вследствие распадения, а не по его природе”. В «ильхомовской» трактовке история также имеет отсылку к психологии Юнга, где архетип отца — враг, более могущественный, чем сын. И главная задача битвы: утвердить собственную личность, призвать отца понять, полюбить и признать хрупкое «Я», со всеми его отличиями. Заставить отца не умилительно любить “сладкого малыша”, а ценить и уважать себя, даже ценой собственной жизни.
В каком-то ракурсе драма выглядит как монохромный сон квантового наблюдателя, некоего «камерамэна». Это оператор, который молчаливо снимает и транслирует происходящее и даже изредка принимает в событиях участие, не влияя на сюжет, но соприкасаясь с героями.
Камерамэн «блуждает между мирами», как потерянный дух. Зритель должен самостоятельно делать вывод, кто это: персонал или персонаж. Для некоторых подобный интерактив неудобен и, выходя, люди в фойе переговариваются о том, что камерамэн мешал. И в этот раз (несмотря на то, что пьеса относится к современному искусству), в зале нет никого, кто на выходе смог бы произнести такое удобное и спасительное «я ничего не понял».
Олеся ЦАЙ
,очарованный…странник…