Подарок юбиляра
В медицинском центре АНИК Алексея Назарова 12 марта прошла пленэрная выставка Петра и Галины Мордвинцевых.
Поводом для проведения вернисажа стало необычное решение, принятое известным ташкентским врачом- вертебрологом, ценителем искусств, коллекционером и другом художников: объявить второе воскресенье марта, начиная с 2017 года, Всемирным днём художников. Проводить в АНИК день открытых дверей, выставку работ современных художников, конкурсы пленэрных рисунков и этюдов. И непременно собрать художников и их почитателей за общим дастарханом, вместе отведать отменного аниковского плова во имя мира и творчества.
Сказано – сделано, Алексей Константинович Назаров слов на ветер не бросает. И двери медицинского центра в воскресный день 12 марта гостеприимно распахнулись для гостей. Благосклонно рассиялось бирюзой небо, солнце пригревало зелень газона во внутреннем дворике, где все с утра было готово к празднеству. По стенам, оборудованным специальными штангами, как положено в выставочных залах, развесили картины четы Мордвинцевых, творчество которых пришлось на вторую половину XX века –живопись и графику для выставки предоставил из семейной коллекции внук художников, Дмитрий Мордвинцев.
Краски на полотнах играли в лучах весеннего света. Натюрморты и пейзажи Галины Ивановны, разножанровые полотна Петра Ивановича притягивали взгляд свежестью. Особый интерес вызвала картина «Кавалькада» Мордвинцева, о её сюжете, основанном на романе Булгакова «Мастер и Маргарита», рассказал участникам праздника внук художника.
Поделился и детскими воспоминаниями о мастерской деда, впечатлениями о том, как дед писал свою знаменитую картину «Амир Темур».
Звучала музыка – на праздник был приглашен «золотой саксофон Узбекистана» Юнус Гульзаров. За мольбертами устроились некоторые из гостей, чтобы успеть создать работы для конкурса на тему бессмертного булгаковского романа – призами служили бесплатные лечебные услуги специалистов центра.
Замечу, доктора Назарова в Узбекистане знают все. И очень многие — за пределами республики. Его знаменитую формулу «Здоровый позвоночник – долгая жизнь» мы считываем с телеэкрана, видим на страницах СМИ, на билбордах и в буклетах, брошюрах с полезными советами, перемежаемыми шутками. Да, имя врача и название его центра на слуху более четверти века. Но далеко не всем известно, насколько широк круг познаний и интересов Назарова, как глубоко и неординарно он мыслит, как страстно любит искусство, в особенности живопись, графику, скульптуру. И что спасает не только здоровье людей, но сохраняет произведения искусства – для будущих поколений, для вечности.
И даже свою юбилейную дату, 65-летие, он посвятил друзьям-художникам, объявив в их честь праздник, который отныне станет традиционным. Не отказал юбиляр и в интервью для читателей «Новостей Узбекистана», сдобрив ответы интересными фактами.
— Алексей Константинович, ваш медицинский центр напоминает картинную галерею. Сегодня здесь выставка, и она не первая. В чем для вас смысл таких хлопотных праздников?
— Художникам нечасто удаётся собраться вместе и пообщаться в неформальной обстановке — на выставках всё официально, нельзя посидеть за общим столом, поговорить. Хочу предоставить им хотя бы раз в году такую возможность. Художники особые люди, им трудно с чем-либо мириться, у них бунтарский характер, иногда они даже с собой, со своей душой не мирятся, выражая все свои чувства и мысли в картинах. Мы видим эти противоречия в картинах. Всемирный день художника я задумал как день примирения – с собой, с собратьями по цеху. Если кто в ссоре, чтобы помирились в этом центре и жили одной дружной, нашей узбекской семьей.
— Помню, впервые оказавшись в центр «АНИК», увидела галерею замечательных портретов ваших сотрудников. Она за эти годы расширилась. Эти добрые шаржи удивили, вызвали улыбку. Думаю, кроме художественного, они оказывают и психоэмоциональное воздействие, снимая напряжение с ваших пациентов. Ведь с улыбкой и в кабинет врача зайти легче.
— Да, эта портретная галерея создается давно, став уникальной коллекцией графики. С искусством жить интереснее и легче. Вернее, для меня жизнь без него невозможна, я и дня не живу без музыки, картин. В нашем центре можно увидеть графику, живопись, скульптуру малых форм, а еще вышивку, предметы прикладного искусства. Они – часть моей жизни. Радуют глаз, уводят в историю или возвращают к событиям моей собственной жизни, судьбам создавших их авторов, погружают в размышления о Космосе, вечных вопросах бытия… А потом вновь возвращают к реальности, просветляя и укрепляя душевное состояние. И, следовательно, здоровье. Словом, не представляю своей жизни без искусства – оно в той или иной форме всегда рядом. Стараюсь привести к нему окружающих. Знакомство с культурой и искусством разных стран и народов, соприкосновение с музыкой, живописью, литературой, творчество – тоже залог здоровья и долгой жизни.
Стараюсь также помочь людям, наделенным талантом. Без здорового позвоночника всем людям, тем более творцам, труднее жить и работать, создавать шедевры, да и просто радоваться каждому наступившему дню. Говорю художникам, друзьям, пациентам: «Чувствуете онемение в руках или в ногах – проверьте, в первую очередь, шейный отдел позвоночника у специалистов, не занимайтесь самолечением».
— Как в вас зародилась любовь к искусству, а потом и сознание, что оно дарит здоровье?
— Наверное, в атмосфере родительского гнезда. В зальной комнате нашего дома, построенного отцом и мамой в Янгиюле, была картина «Дети, бегущие от грозы». Конечно же, копия. Девочка, убегающая со своим братиком на спине от грозовой тучи, очень походила на мою младшую сестру Олечку. Классика есть классика, она даже в копиях имеет силу воздействия. Но оригинал передает нечто иное – душевное состояние и творческую энергию создателя. Я это понял, впервые посетив Москву и увидев в Третьяковской галерее подлинник той «зальной» картины К. Е. Маковского. Был ошеломлен разницей с копией. Можно выполнить копию даже лучше оригинала, учтя все ошибки, недочеты подлинника. Но даже если при помощи компьютерной графики повторить все мазки, объемы картины и колер красок, все равно «пахнуть» копия будет по-другому, так как при создании оригинал впитал в себя время, душу мастера, атмосферу мастерской.
Искусство преображает человека. Мой путь к нему начался с раннего детства. Мы жили в Янгиюле, в коммунальной квартире рядом с семьей гениального Шухрата Аббасова. Он, как и мой отец, молодой специалист, был направлен после института в Янгиюль. Ойдин — младшая сестренка Шухрата Салиховича, школьница, — на правах старшей водила меня за ручку на репетиции в областной театр. Как же было приятно, сидя в первом ряду партера и откусывая от лепешки, посыпанной кунжутом, – ее поровну разламывала для нас мать дяди Шухрата и Ойдин — наблюдать за действиями артистов и режиссера.
Я до сих пор по-детски привязан к этой замечательной семье и благодарен ей.
В 1968 году мы с родителями поехали в Югославию, к папиному другу Яреву Тому. Побывали в Македонии, в Москве, многое увидели и прочувствовали. Поездка оставила неизгладимое впечатление и послужила нам с сестрой мотивацией к поиску счастья, радости и добра. Когда я сам стал отцом, показал своим детям лучшие музеи Москвы, Петербурга, Германии, Франции, Испании. К искусству человека нужно приводить как можно раньше. Мой внук Богдан, которого мои друзья и ученики в шутку называют Худобергеном, впервые побывал в музее в десять месяцев — мы проводили выставку в галерее мемориального дома-музея Тансыкбаева . Младенец хлопал глазами, как затвором фотоаппарата, и в его памяти, я уверен, откладывались шедевры Усто Урала.
— Четверть века наблюдаю вашу страстную любовь к искусству, подозреваю и в вас творческие наклонности. Вы рисуете, поете, играете на музыкальных инструментах, пишете?
— С детства мне очень хотелось научиться рисовать. Цветные карандаши, привезенные отцом из Москвы, так сладко пахли… В наборе их было 36, и у каждого свой запах и оттенок. Я аккуратно раскрашивал ими картинки в книжках-раскрасках, но дальше этого дело не шло, несмотря на все мои старания. На уроках рисования стабильной оценкой у меня была тройка, а если учитель был в особо хорошем настроении, оценка могла вырасти до четверки с минусом. У меня было три попытки усовершенствовать свое искусство в школьном изокружке. Последняя очень запомнилась. Вместо яйца я нарисовал шар, совершенно спутав свет и тени. Наш учитель — талантливый художник и музыкант Дмитрий Валерьянович Селянин — взяв меня за левое ухо, вывел за дверь и громко, не отпуская уха, сказал: «Назаров, не доводи до греха…» Это был окончательный диагноз, пришлось с ним согласиться. Но жажда творчества была неистребима, и в 12 лет, взяв в руки отцовский фотоаппарат «ФЭД» с выдвижным объективом, я занялся со всей серьезностью фотографией. Изучал специальную литературу, сам готовил химические реактивы для проявления, промывок и фиксации пленки. Поменял видоискательную технику на зеркальную — немецкую, используя самую лучшую оптику Carl Zeiss Iena . И в 16 лет стал призером Всесоюзной выставки. Сделав фотопортрет своего учителя рисования, добился полной реабилитации у Дмитрия Валерьяновича. Селянин дожил до столетия, вырастил целую плеяду художников, архитекторов и музыкантов, внесших в культуру Узбекистана весомый вклад. Я не вошел в их число, но желание рисовать во мне осталось навсегда.
— Разве ваша деятельность не творческая? Ведь врачевание — тоже искусство, а мануальная терапия сродни пластике здорового тела.
— Вы спрашиваете с улыбкой, но в медицине и вправду много от творчества. Каждый пациент индивидуален, нужна интуиция в диагностике, понимании психологии больного. Одними процедурами и лекарствами не вылечишь, нужно не болезнь, а больного лечить. Настраивать, как музыкальный инструмент, на выздоровление и дальнейшую работу во имя полноценной жизни. В 20 лет я отчетливо понял, что в мире есть много видов искусств, и даже сама жизнь и смерть могут быть их проявлением. Постигая медицинское искусство, постоянно вторгался в другие сферы, стараясь изучать их и делать любое дело как можно профессиональнее. Параллельно изучал и разные формы изобразительного творчества. Как-то поехал в Грузию, где получил в подарок от своего дяди инструмент для чеканки. Восхищение красотой природы и людей подтолкнуло к изучению искусства чеканки. Я выполнил около трех десятков работ. Показал одну из них другу — будущему известному архитектору Александру Куранову. Видели бы вы мое вытянувшееся лицо, когда он сказал, что у меня очень хорошо выходят круглые формы. И добавил, что для подарков мои работы вполне сойдут — чтобы я не расстраивался. Видя мое огорчение, в шутку предложил заняться чеканкой денег. Мы долго смеялись, и я больше никогда не брался за чекан и молоток.
Пробовали родители обучать меня и музыке. В десять лет повели на приемные экзамены в Янгиюльскую музыкальную школу. Мне предстояло пройти обычный тест: повторить ритм, отбиваемый карандашом по столу. При первом повторении комиссия напряглась, а при повторном разразилась таким смехом, что и я развеселился вместе с ними. Директор, погладив меня по голове, сказал, что, возможно, я сочиню такое произведение, которое будет смешить минимум два поколения. Я все же был зачислен на мученичество по классу фортепиано по протекции моего дяди Ашота Константиновича Назарова — доцента консерватории, завуча музыкального училища им. Хамзы, талантливого музыканта и педагога. Моей первой учительницей по музыке была красивая, молодая, следившая за модой женщина. Запомнилась ее прическа каре и юбка-колокольчик с нарисованными пальмами — очень модный фасон шестидесятых. Я восхищался ею, но при этом очень боялся. Она больно била карандашиком по рукам, если я неправильно держал кисть или неправильно ставил пальцы во время игры. Поскольку кисти моих рук все время были в синяках, можно предположить, что у меня были нелады с гармонией, ритмикой, а заодно и с осанкой. Родители сжалились надо мной и поговорили с педагогом. Удары переместились на волосистую часть головы. Но когда однажды меня носом ткнули в клавиатуру, а сверху прямо по затылку (он был тщательно выбрит под «полубокс») упала крышка, то синяк не удалось скрыть. И я еще долго ходил пострадавшим от музыки. Из громкого разговора в закрытой учительской я уловил тогда обрывки слов: «он как полено…», «уволюсь…» и понимал, что мое музыкальное образование подходит к концу. Радовало, что мучения закончатся, но не хотелось расставаться со своим чувством влюбленности в модницу. Все обернулось хуже, чем я предполагал: меня перевели в класс аккордеона. Петр Степанович Калинычев — педагог по классу аккордеона — хорошо знал моего дядю и не бил никогда ни по пальцам, ни по голове. Просто, когда я приходил на занятия, он шел обедать или курить. На выпускном концерте он признался, что этот день самый для него счастливый за пять лет моей учебы. И когда родители спросили его, в каком училище он советует мне продолжить учебу, педагог, не задумываясь, сказал: «В милицейском. Свисток он точно сможет освоить». Но, уходя, обернулся и дополнил: «Пожалуй, в этом я тоже не уверен! Ему медведь наступил не на ухо, а на всю голову!»
— Ваше чувство юмора и душевная щедрость достойны признания. Не повезло вашим педагогам — не знают, каким ценителем искусств и меценатом вы стали.
— Зато я был и остаюсь счастливым любителем музыки. В моей «раздавленной медведем» башке действительно не жили сонаты, фуги, увертюры и симфонии, а звучали на полную мощь «The beatles», «Rolling Stones», «Hollis», «Credence Clearwater Reviaval» и другая лабуда. И по сей день я остаюсь рокером. Пробки из моих ушей выпали через пару лет, в Москве, когда я впервые вживую услышал виолончельную музыку. Случилось это так. Вместе со своим другом Давидом Герингасом я поехал на дачу к его учителю — великому виолончелисту Мстиславу Ростроповичу. Наши руки пришлись там кстати — надо было прополоть грядки с клубникой, и мы, прибыв по месту назначения, сразу принялись за дело. И тут зазвучала музыка – Ростропович играл просто так, для себя. Я выпрямился среди грядок. Не видел ни человека, ни инструмента… Все слилось в огромный шар, из которого струилась колдовская музыка. Рядом с музыкантом сидела его жена, с лица которой не сходила улыбка. На даче был еще один человек – постоянно хмурый дядя Саша. Через пару десятков лет я понял, что это был Александр Солженицын. Там, в Подмосковье, на грядках с клубникой, волшебные звуки, извлеченные Великим Маэстро, открыли моей душе понимание красоты.
Насильственное внедрение в меня родителями разных видов искусства и генетическая память привели к тому, что количество информации со временем стало перерастать в качество ее осмысления. В 80-е годы этому поспособствовали и «случайные» встречи с людьми необыкновенными, внесшими в мировую культуру огромную лепту. Сильный посыл к движению в мир искусства придала мне теща уже упомянутого друга Давида — Нина Константиновна Шац — главный администратор касс Большого театра и Кремлевского дворца съездов. Благодаря её помощи я впервые увидел «Джоконду» Леонардо да Винчи в музее имени Пушкина в Москве. Очередь к этой картине была куда больше, чем в Мавзолей Ленина. Меня завели с заднего крыльца, и, смешавшись с толпой фанатично заряженных людей, я ожидал чуда, но был сильно разочарован. Меня куда больше удивила реакция движущихся перед картиной людей. Они плакали, ругались, впадали в ступор, а одна женщина потеряла сознание. Я впервые увидел такую вакханалию разнонаправленных реакций, наблюдая за толпой со стороны. Второй раз я «поздоровался» с «Джокондой» в Париже, в Лувре, через тридцать лет. Ожидал переосмысления своих представлений о картине, но чуда не случилось. Зато когда меня завели в закрытый для просмотра зал того же Пушкинского музея, где шла подготовка к выставке картин великого Ренуара, собранных со всего мира, впечатления были настолько ярки и блаженны, что по истечении почти сорока лет я помню все картины в том зале.
— Вы собиратель произведений искусства, коллекционер, человек, лично знающий многих творцов. И рассказываете легко, свободно, словно пишете. Не приходила мысль изложить свои воспоминания в книге?
— Она уже написана, готовится к переизданию. . В ней о художниках Хорезма, Бухары, Андижана, Самарканда, Ташкента. Каждый из них отличается своим почерком, у каждого свой характер и судьба. Пишу о жизни и творчестве тех, с кем знаком, чьи картины включены в мою коллекцию или с кем встретился в молодые годы в Москве. Например, о той же Нине Константиновне Шац, теще моего друга Она легко и просто показала мне самый цвет искусства Москвы 70–80-х годов. Ее знали все — и «секретари, и исполнители». Муж Нины Константиновны, Леонид Петрович, был главным концертмейстером Ансамбля песни и пляски имени Александрова и любимчиком Леонида Ильича Брежнева. К тому же он был другом моего отца. Помню, как он привел к нам в гости в Янгиюле шестьдесят солистов ансамбля, приехавшего на гастроли в Ташкент.
Уникальные знания по истории и культуре Москвы я получил в семье Николая Павловича Шастина — моего однокурсника по Второму медицинскому институту. Это были потомственные дворяне. Дед Николая был основателем здравоохранения Монголии, в центре Уланбатора в его честь водружен бронзовый памятник. Бабушка – профессор, специалист по истории Москвы, работала с академиком Тарле — лучшим библиографом Великой Отечественной войны 1812 года. Эти люди осветили мне мир культуры того времени изнутри, а не с глянцевых обложек журналов или «желтой» прессы.
Жизнь рядом с искусством приносит большое удовлетворение и многому учит. В двадцать лет я впервые понял, что такое 200 граммов водки, выпив ее залпом, без закуски. Стакан был принят из рук Аллы Пугачевой. Не забыть дружеских объятий гениального композитора и дирижера Арама Хачатуряна и директора Королевского театра Великобритании. Я получил от них напутствие и пожелание успехов в учебе и медицинской деятельности. Довелось также сиживать в машине с прозрачным пластиковым верхом несравненного артиста балета Мариуса Лиепы, ужинать с семьей главного директора Большого театра Хайкина, дать медицинскую консультацию ребенку в семье певца Юрия Гуляева, уговаривать Владимира Высоцкого начать концерт в аудитории института при малых денежных сборах, слушать последнего из Рерихов в одном из театров на Маяковке. Все это выходило случайно и легко. Ни один из этих эпизодов не был постановочным. Как будто кто-то за ухо вел меня через строй гениев и говорил: «Это тебе за сольфеджио, за нотную грамоту, за технику исполнения…» И до сих пор приезды на гастроли в Ташкент известных мастеров российской эстрады не обходятся для меня без дружеских встреч с ними за дастарханом, и связь столиц России и Узбекистана продолжает свою невыдуманную и яркую историю, запечатленную в лицах друзей из обеих стран.
Продолжение следует.
Тамара Санаева.
Фото автора
