На разношерстной и все более многомерной территории, нынче называемой СНГ, которая так и не сумела стать кузницей нового человека, где еще три десятка лет назад единственной допустимой религией был марксизм-ленинизм, а портреты вождей заменяли лики святых(вернее, были ими), церковная живопись переживает свое возрождение. Николай Шушалыков, российский художник, известный далеко за пределами России, один из тех, кому мы обязаны этим возрождением. Шушалыков работает отнюдь не только в России, в частности, он расписывал один из храмов знаменитого Афона. Вместе со своим помощником, Андреем Чемакиным, Николай успел потрудиться и в Ташкенте. Они расписывали храм святого Александра Невского. Там мы и пообщались.
Фил Тышкевич: Николай, Андрей, насколько мне известно, в Узбекистане вы уже не в первый раз…
Оба: Да.
Николай Шушалыков: Я два года. Первый раз приехал осенью два года тому назад, делал роспись в женском монастыре.
Андрей Чемакин: Я в первый раз тоже в женский монастырь год назад ездил. С тобой (Николаю), трапезную. Весной в этом году были, в этом храме. Сейчас вот продолжаем алтарь.
Ф. Т.: А этой осенью Вы приехали, кажется, в октябре, вы говорили, примерно на два месяца?
А. Ч.: Семнадцатого.
Н. Ш.: Ну да, так у нас каждый раз получается. Я вот год работаю для женского монастыря, и уже почти год для этого храма. Но здесь еще не закончена работа, может, еще будет, еще год пройдет. Потому что работа не сразу же вся от начала и до конца проводится, а периодами. Это связано со многими разными вещами, в том числе и с финансированием.
Ф. Т.: Итак, вы прибыли в Узбекистан, обживаетесь, общаетесь с нашей интеллигенцией, местной живописью в какой-то степени, наверное, интересуетесь. Поэтому я хотел бы узнать, во-первых, как вам Узбекистан, местные жители, наша культурная жизнь? Какие вы видите особенности, что вам нравится либо не нравится как людям, приехавшим извне? Вы — наши гости, поэтому ваше мнение, оно может быть интересней, чем мнения тех, кто это все создает здесь — ваше отличается своей новизной.
Н. Ш.: Узбекистан — прекрасная страна.
Ф.Т.: Только говорите честно!
Н. Ш.: (смеется) Теплая, теплые люди, гостеприимные.
А. Ч.: Да, да, люди очень гостеприимные, культурные, я бы сказал. И выслушать могут, и разговором поддержать, особенно старшее поколение, они и советский союз вспоминают с благодарностью, как это было хорошо.
Н. Ш. : В свободное время ходили в театры, ходили на концерты, которые были посвящены российско-узбекским отношениям, с удовольствием в большой театр Навои ходили, на балет и на оперу — и в том, и другом случае — замечательные составы, стараемся бывать на экскурсиях, вот, скажем, были в Самарканде, в Бухаре…
А.Ч.: В пустыне были…
Н. Ш.:(смеется) В пустыне были, да.
Культурная жизнь Узбекистана, конечно, интересует, я ведь даже приехал сюда сразу же с заданием от друзей из союза писателей Екатеринбурга — познакомиться с музеем Анны Ахматовой, с Альбиной Витольдовной Маркевич. Навести мосты с Альбиной Витольдовной (смеется). И всё получилось, это даже переросло в некую дружбу, мы постоянно общаемся при случае и с Альбиной Витольдовной, и с Раисой Николаевной Крапаней. Раиса Николаевна — человек очень мобильный, всегда приглашает нас на разные мероприятия, шефствует над нами, всегда предупреждает, и мы ей за это очень благодарны.
А. Ч.: Она познакомила нас со многими местными художниками, местными поэтами.
Н. Ш.: Здесь, конечно, чувствуется столичная среда, в Ташкенте. Екатеринбург город достаточно большой, там тоже постоянно выставки, вечно проходят какие-то мероприятия, но здесь выставочные залы более масштабные, более оборудованные..
А.Ч.: Хорошая организация выставок..
Н. Ш.: Да, хорошая организация выставок.
Что касается выставок и вообще темы живописи, — очень нравится, что на открытии выставок какие-то представления театрализованные или народны танцы, или еще что-то используется.
А. Ч.: Да, да.
Н. Ш.: У нас, к сожалению, такой традиции нет, бывает что-то похожее иногда, но очень редко.
А. Ч.: Ну, и публика — ее много, начиная со студентов, художники, музыканты и, как мне кажется, просто люди.
Н. Ш.: Андрюш, публика она везде, что там, что здесь, на выставку в лаптях никто не приходит… культурная прослойка города ходит (смеется).
А.Ч.: Не, в лаптях по городу никто не ходит, в калошах…хотя ходят люди по городу, но не придут же в калошах на выставку.
Н. Ш.: Образно, я образно говорю (смеется).
А. Ч.: Образно..(грустно) то-то же ведь. Как в лаптях — при чем тут лапти?
Н. Ш.: При том, что приходит на выставку определенная прослойка общества, те, кто не ходит в калошах.
А.Ч.: А, может, они калоши поменяли, пошли на выставку, ты же не подойдешь, не спросишь «а чем вы занимаетесь?»
Н. Ш.: (смеется) Буквоед.
А.Ч.: (обиженно) Буквоед…
Общий дружный смех.
А. Ч.: Что ж ты так за народ то..
Н. Ш.: У нас мышление разное.
Ф. Т.: Господа…
Н. Ш.: Выставки..ну, ну и конечно с художниками, с художниками отношения отдельные, — теми, кто нам интересен. Это встречи, разговоры, обмен мнениями. Мы близко сошлись, например, с Василием Лукониным — очень интересным для нас художником, с Александром Тюриным, преподавателем академии местной, монументального отделения, из молодых художников вот с нами работает Ирина (Ирина Кокозиди. — ред..), она театральный художник, но её влечет иконопись, и она, в общем-то, вписывается довольно удачно в наш коллектив.
Ф.Т.: Прекрасный художник, мы знакомы, я видел ее работы..
Н. Ш.: Да, она и человек интересный, интересно что она пишет, и не только красками, она пишет стихи, исполняет песни на свои стихи, очень неплохо и необычно.
Это только те, с кем мы начали какое-то общение, более, скажем, дружественное, находимся в каком-то контакте, созваниваемся, в гости приглашаем, они нас приглашают, есть и другие художники, с которыми еще нет личного общения, просто интересны их работы, но не знаешь автора. Я много здесь видел хороших работ, а имени автора, например, не помню. Много молодых художников. Вот была очень хорошая выставка весной, мы ходили, когда шестнадцать художников из разных городов Узбекистана выставлялись, это выставка была посвящена пленэру(пленэр — вид пейзажной живописи. — ред.), там были многообещающие работы. Хотя, опять же, пленэр, — это разная стилистика, разные направления, то есть не просто живопись с натуры, кто-то вообще занимается на тему пленэра сидя в мастерской.
Ф.Т.: Вы ведь довольно много, наверное, путешествуете, часто гостите в Европе, например, на Афоне, участвуете в выставках, скажите, видите ли вы некую разницу или, может быть, то, в чем мы проигрываем либо, наоборот, выгодно отличаемся по сравнению с другими столицами? Наши художники, публика — им есть чему поучиться?
А. Ч.: Мне кажется, никак, все равно свой какой-то колорит именно, своя самобытность — их сразу видно, сразу видно, что да, это художник из Узбекистана. И я не могу сказать лучше это или хуже — это своеобразно.
Н. Ш.: Если сравнивать, вообще говорить о столицах, то я бы в первую очередь вспомнил Москву. Конечно, Россия — огромная страна, там больше художников, там больше возможностей, больше учебных заведений, больше выставочных залов.
А. Ч.: В Москве более скрупулёзный отбор, наверное.
Н. Ш.: Конечно, там постоянно проводятся какие-то всероссийские, международные выставки. Конечно, разница есть. Не будем говорить о качестве, разница в масштабности: там больше всего. Больше возможностей увидеть больше имен. Не знаю, как это сформулировать точнее. Может быть, это из-за того, что там больше живешь, больше знаешь, когда же ездишь по миру — этого нет. Скажем, я был в Испании, Франции, Италии, Греции, посещал там выставки, музейные собрания, на выставки современного искусства тоже стараемся везде ходить. И я бы не сказал, что за рубежом уровень современного искусства как-то поражает, где-то даже кажется уровень ниже, чем в России. Недавно я был на пленэре в Сербии — международный пленэр проводился, и я не могу сказать, что там какой-то особый уровень, что он выше, чем уровень России. В этом плане я бы все таки, по моим впечатлениям, первое место оставил бы за Россией. Сказать, что Ташкент выглядит на этом этом фоне как-то бедно — нет, нельзя. У вас насыщенная культурная жизнь. Каждую неделю проходят какие-то выставки, каждую неделю нас куда-то приглашают, недавно приглашали на выставку современного искусства, мы, правда, не смогли на нее пойти, но я так понял, что актуальное искусство тоже находится здесь в каком-то развитии.
Ф.Т.: Знаете, как раз хотел сказать, что у нас только две галереи, «Зеролайн» и «Бонум Фактум», только они, фактически, за исключением, может, иногда галереи НБУ, лишь они и развивают у нас современное искусство. В связи с этим, не видите ли вы некоторой разницы во времени, например, с Москвой, то есть нет такого, что мы, ташкентцы, продолжаем пребывать в прошлом веке?
Н. Ш.: Мне трудно на этот вопрос ответить, потому что я сам в Москве бываю довольно редко в последнее время. Зато могу с уверенностью сказать, что то, что происходит у нас, в Екатеринбурге, эти тенденции — они, в основном, вторичны. В Ташкенте мы больше видим традиционное искусство, что нам показывают, и классическое искусство в музеях — оно замечательное. В музеях я видел даже знакомых авторов, которые мои ровесники, и когда-то на всероссийских выставках участвовали, есть несколько картин, опять же, не помню авторов, но могу сказать, что вот эти картины я уже видел когда-то давно на выставках в России.
Ф. Т.: Теперь они добрались и до нас …
Н. Ш.: Да, они добрались и до Ташкента.
Ф. Т.: На территории СНГ церковная живопись сейчас переживает свой ренессанс, воскресение, если говорить более теоцентрически; как вы это видите, какие трудности считаете значительными, что, на ваш взгляд, вам и вашим коллегам еще только предстоит научиться делать, что навсегда утеряно, чего не хватает, возможно, вам лично?
А. Ч.: Трудностей-то особо нет, сейчас обратились к этому направлению, оно развивается, многие художники пришли к нему, сейчас это не то что бы модно, но очень востребовано. Стали возрождаться храмы, реставрироваться церкви, простые люди все больше стремятся к православной духовности. Иногда, правда, бывает, что некоторые, например, батюшки, немножко односторонни — они знают службы, знают Церковь, богослужение, но просто не понимают то, что пишется, зачем пишется, не подготовлены, не понимают концепции, некоторым — лишь бы красиво, а как, где, что должно быть написано — это им безразлично. Например, вот Николай предлагает что-то — потому что — да, он работает, он знает, он это изучил, показывает настоятелю, и редкий настоятель скажет — да, это правильно, либо там какие-то свои дельные советы даст… нет, вот лишь бы было красиво, накрашено. И вот, знаешь, тут примерно вверху спаситель должен быть, здесь вот справа Богородица, здесь кто-то еще…
Н. Ш.: Формальное отношение.
А.Ч.: Да.
Н. Ш.: Церковное искусство превращается в оформительское искусство. Есть оформление храма — это уже совершенно другое. Оформление — это оформление. Это не то, и к возрождению церковной живописи отношения не имеет. В последнее время есть такие тенденции — если раньше более трепетное отношение было к художнику-иконописцу, то в последние годы отношение стало меняться, а достаточного понимания церковного искусства у заказчиков так и не сформировалось.
Ф.Т.: То есть художника превращают в наемного работника?
Н. Ш.: Да, бывает. Смотрите,
я часто бываю в Греции, там люди не прерывают традиции церковной живописи со времен Византии, и они очень уважительно относятся к профессии художника-иконописца. Когда говоришь кому-то в разговоре с греками, что ты иконописец — у них это вызывает уважительный интерес. То есть в обществе иконописец — значительный человек, к нему прислушиваются. У нас пока по-другому. Часто заказчикам просто лень вникать во всё это. Заказчик — не всегда священник. Это могут быть и спонсоры, заказчик — тот, кто платит. И заказчик не всегда до конца понимает специфику нашей работы, эти непонимания не приводят, конечно, ни к какому конфликту, но храм зачастую просто оформляется или же расписывается, но как попроще, подешевле, лишь бы было сделано. Редко когда интересы художника и заказчика совпадают, когда же это случается — это уже за счастье можно считать, если есть возможность сделать то, что тебе хочется. В моей жизни, слава богу, такое было — когда мои и заказчика интересы совпадали.
Я всю жизнь стараюсь работать там, где есть возможность раскрыть свое видение, понимание задачи, чтоб человек, глядя на росписи храма, не сказал «ну что это — приехали, покрасили, заработали деньги», что-то должно шевельнуться где-то в душе — не важно верующий человек, неверующий. Если в душе неверующего что-то шевельнется, то это будет вообще замечательно. Хорошая живопись — она же воздействует на любого человека, если взять что-нибудь из XIX века, например, русских передвижников, то любой деревенский житель это оценит, потому что там настолько правдиво переданы состояния природы, настолько правдиво подобраны краски, что у человека, живущего на природе, это не вызовет никаких сомнений. В церковном искусстве то же самое — нужно написать так, что бы это было правдиво.
Ф.Т.: В качестве продолжения темы: каноническая живопись возрождается в совершенно другой эпохе, другими людьми, людьми, получившими другое образование, другое мировидение. Традиция прервалась, непрерывности больше нет. Как, на ваш взгляд, влияет на сознание художника, на его творчество, на то, как воспринимают его работу, те же концептуализм, абстракционизм и прочие стили, появившиеся в период подавления религии в СССР? Что происходит с самим религиозным искусством под влиянием того, что сами художники стали другие? Насколько сочетаются эти два феномена — воскреснувшая традиция и современность?
Н. Ш.: Я думаю, что, конечно, художник стал другим, чем если брать начало XX века, ведь за столетие появились и абстракционизм, и концептуализм, — художник стал богаче . Не думаю, что это плохо — думаю, это хорошо. По крайней мере, для того, чтобы воспринимать традиционное искусство канонической живописи, надо тоже немного абстрагироваться.
Зачастую люди воспринимают светскую академическую живопись более охотно, чем каноническое искусство. Для этого нужно немного абстрагироваться, потому что оно несет в себе духовную основу, а не срисованную поверхность. И я думаю, что это является проблемой не для художника, а, скорее, для зрителя. Хотя если зритель в художественном плане воспитан, то, наверное, и ему легче воспринимать каноническую живопись, если он знает и абстракционизм, и концептуализм, и другие стили. Потому что в нашей работе это все уже есть.
Я всегда разрабатываю некую концепцию архитектурного пространства, как автор имею право что-то предложить.
Например, для решения алтаря у меня было сделано три эскиза, один из вариантов выбрали — я могу и пять предложить. Какую концепцию я — как автор — предложу? Наиболее полно выражающую идею, авторский замысел. Или если говорить об абстрактном: вот сюжет — Христос во гробе и Пресвятая Богородица — этот сюжет называется «Не рыдай меня, Мати». На текст из службы «Не рыдай меня, Мати, во гробе зряще». То есть Христос умерший, во гробе, но он как бы стоит, над ним крест, рядом — Богородица, в жизни ничего такого быть не может, но если абстрагироваться и говорить о сути произведения — то здесь всё вполне уместно и понятно. Может быть, если человек не умеет абстрагироваться, он скажет «я это не понимаю, нарисуйте мне лежащего покойника и над ним плачущую мать, тогда я пойму». То есть все равно это искусство рассчитано на духовно подготовленного человека, на человека, знающего суть предмета. Вот сказано, что плоть неизобразима — мы изображаем дух. В каноническом искусстве мы изображаем духовную, сущность предмета, не плоть, не то, что..
А. Ч.: Тленно…
Н. Ш.: Да.
Ф. Т.: Павел Флоренский как-то писал, что феномен Андрея Рублева был бы невозможен без преподобного Сергия Радонежского. Флоренский обращал наше внимание на то, что именно преподобный Сергий послужил своего рода духовным поводырем Рублева. По мысли Флоренского, своим присутствием он помогал Рублеву выразить незримое. Очевидно, что художникам вашего направления нужно быть образованными не только секулярно, светски, но и быть чуткими к властным духовным интересам времени, к повестке дня.. Что, вернее, кто вам в этом помогает? Можете ли вы кого-то назвать своим духовным наставником?
Н. Ш.: Духовную литературу, естественно, читаем, к тому же, все предания святоотеческие иконописец должен знать, мы их и вмещаем — по мере своих скромных возможностей — в себя. Каждый ведь вмещает столько, сколько способен вместить. Существует классическая литература, которая об этом тоже говорит. Перед вашим приходом мы читали рассказ Чехова, недавно читали Куприна о двух художниках, один из которых нашел себя в храмовой живописи. Что касается людей, например, я знаю просто старцев-подвижников, которые посвятили себя аскезе, монашеской жизни. К ним приходят люди за советами, духовной помощью. Я иногда общаюсь с ними, я не то что бы ищу ответы у них, нет, просто интересно слушать человека. Он может говорить о самых обычных вещах, рассказывать о своей жизни, отвечать на элементарные житейские вопросы. Есть и живой пример — владыка Викентий — очень сильная духовная личность. Именно под его руководством я сделал свою лучшую на сегодняшний день работу — роспись Патриаршего подворья на Урале.
Когда владыка Викентий служил в нашем городе, в нашей епархии Екатеринбургской, как раз под его наблюдением это все строилось, благодаря его руководству я там в течении семи лет делал росписи «История Руси» — российская история, увиденная глазами православного человека. Эта работа — огромный этап в моем творчестве. Ничего более значимого я пока не сделал. Там постоянно приходят люди, проводятся экскурсии, это учебно- просветительский центр, туда приводят школьников, гостей города, — моя роспись работает, не просто украшает стену, например, приведут еще совсем молодого человека, школьника или студента, и начнут ему рассказывать историю России, понятую православно, наглядно иллюстрируя этими росписями.
Ф.Т.: Спасибо Николай, Андрей за вашу работу, которую вы у нас делаете, работу, на мой взгляд, потрясающую.
Н. Ш.: Мы рады, рады, что нашли еще одного зрителя( смеется). Очень приятно.
Ф. Т.: Спасибо за беседу, хотите что-нибудь пожелать нашим читателям?
Н. Ш.: С Новым Годом и грядущим Рождеством Христовым!
Ф. Т.: Спасибо. Взаимно.
Беседовал Фил ТЫШКЕВИЧ
